Куда ведет дорога?

Авторская версия. Окончательный вариант: Куда ведет дорога? // Решение. – 2012. – №37 

Каждый день мы сталкиваемся с новостями об убийствах, катастрофах, несчастных случаях, болезнях, самоубийствах. Мы ужасаемся, иногда пытаемся осмыслить происшедшее, но чаще забываем неприятные известия, как кошмарный сон. И чем чаще мелькают перед нами неприятные кадры, тем быстрее мы гоним их от себя. Вероятно потому, что мы подспудно боимся распрощаться с жизнью раньше времени. Мы гоним от себя реальность смерти. «Она вроде есть, - думаем мы, - но это не про нас». 

Жизнь берет свое. Кто погружается в работу, кто в семью, кого-то поглощают увлечения или развлечения. Бесконечная активность придает какую-то осмысленность происходящему, наполняет неким содержанием, отвлекает от неприятных мыслей. Но как бы мы ни старались забыться, сама жизнь напоминает нам, что все придет к развязке; подо всем, что мы делаем, думаем и говорим, однажды будет подведена черта.

Тогда, может быть, стоит задуматься о смерти всерьез? Зачем нужны какие-то устремления, переживания, достижения, если они рано или поздно сойдут на нет? Для чего переносить трудности, которые то и дело выбивают почву из под ног? Знаем ли мы, что ждет нас за гранью смерти, в безвестном краю, «откуда нет возврата земным скитальцам»?[1] Ответы на вопросы о смерти очень важны, потому что они, так или иначе, определяют, что для нас значит наша нынешняя жизнь. Ведь вопросы о конце – это всегда вопросы о цели и смысле.

В Америке, во времена Великой депрессии, бывали случаи, когда безработным давали трудиться просто, чтобы дать им какое-то дело и хотя бы небольшой приработок[2]. Однажды люди были наняты, чтобы строить дорогу, которая, по сути, была абсолютно не нужна и вела в никуда. Сначала люди с энтузиазмом принялись за дело, но позже, когда они поняли, что проект строительства нужен был, в основном, для того, чтобы дать им хоть какую-то работу, они сникли, потеряли интерес к тому, что делают, и начали увольняться один за другим. Дж. Уоллес Гамильтон, описавший этот случай, подытожил его словами: «Трудно строить дороги, ведущие в никуда»[3].

Давайте на минуту представим себе, что со смертью жизнь заканчивается, нас ждет гробовая доска и мрак. Тогда наш единственный шанс – вкладываться в эту жизнь: работать, творить, любить, рожать детей. Возможно, хоть что-то переживет нас, принесет пользу другим. Однако, по большей части, жизнь наша будет бессмысленна, если все наши усилия обесценит могильная плита. И прав будет мудрец, сказавший: «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?» (Еккл 1:3). Сам человек ничего не приобретает, если его жизнь не имеет конечной цели. Каждый из нас становится лишь набором элементов, пришедшим ниоткуда и уходящим в никуда, по злой иронии умеющим чувствовать и понимать свою никчемность.

Шекспир проницательно говорит об этом устами принца Гамлета. Оказавшись на кладбище, Гамлет берет из раскопанной могилы череп и размышляет о скоротечности и бессмысленности жизни. Его ужасает, что рано или поздно любое достижение человека, как и сам человек, превращается в прах. Даже крупный скупщик земель в итоге оказывается владельцем небольшого клочка земли, который стал его могилой. «Стоило ли растить эти кости, чтобы потом играть ими в бабки?»[4] - грустно шутит Гамлет. Для чего жить, если смерть все равно посмеется над жизнью и всеми человеческими усилиями? 

И если решить, что смерть – это предел, то человек, столкнувшись с трудностями или бедой, чувствуя себя не в силах преодолеть эти испытания, может решить свести счеты с жизнью. Существующие связи с жизнью кажутся такими слабыми, что их можно оборвать, лишь бы избавиться от мучений. Тот же Гамлет уверен, что для многих в подобных ситуациях самоубийство – это желанная развязка: «…достойно ли смиряться под ударами судьбы… когда так просто сводит все концы удар кинжала?». Однако, дальше он признает, что в размышлениях о том, быть или не быть, многих останавливает неизвестность за порогом смерти: «Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?»[5]. Не находя ответа, люди боятся сделать шаг в неизведанное и решаются дальше преодолевать жизненные невзгоды.

Но откуда берется эта нерешительность? Что дает повод сомневаться в том, что смерть – лучший помощник? Может быть, смерть – это еще не конец? Вдруг есть что-то помимо будущей неизвестности, что может удержать нас от прощания с жизнью, что придаст цель и смысл нашим победам и провалам, радостям и трагедиям?

Давайте, наконец, рассмотрим и другой вариант: смерть – это не итог, не вселенская черная дыра, в которой мы исчезаем со всеми нашими делами, но лишь переход к иной жизни. Причем, важно понять, что если будущая жизнь мало чем отличается от настоящей, - как исповедуют некоторые религии, - то она вряд ли может быть достойной целью наших земных стараний и достижений. И вряд ли она сможет оправдать наши нынешние лишения и страдания. Наоборот, за порогом смерти нас должно ждать то, чего мы не находим здесь: жизнь исполненная любовью, милосердием, чистотой. Это должна быть та реальность, которая даст нам ответы на терзавшие нас вопросы, исцеление душевных ран, примирение с самими собой, ближними и, в конечном счете, с Тем, Кто наполняет смыслом все мироздание. 

В библейском откровении о жизни после жизни пророк описывает ее как совместное существование Бога и людей: «И услышал я громкий голос с неба, говорящий: вот, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на престоле: вот, творю все новое» (Откр. 21:3-5). Не эта ли надежда может ободрить нас мыслью, что болезни, трагедии и несправедливость жизни однажды закончатся? Не ожидание ли такого исхода укрепит и образумит нас, когда мы поддаемся суете и перестаем осмысливать собственные слова и поступки? И, наконец, не такая ли жизнь превращает смерть, которой мы так боимся, в переход к новому, желанному бытию, венчающему наш путь и расставляющему все точки над «i»?

[1] Шекспир У. «Гамлет» в русских переводах XIX-XX веков / пер. Лозинского. Акт 3, сцена 1. – М: «Интербук», 1994. – С. 665
[2] URL: http://www.bigskyfishing.com/scenic-drives/beartooth-highway.php
[3] URL: http://www.sermoncentral.com.
[4] Шекспир У. «Гамлет» в русских переводах XIX-XX веков / пер. Пастернака. Акт 5, сцена 1. – М: «Интербук», 1994. – С. 136
[5] Там же. Акт 3, сцена 1. – С. 73

Код Перова

Размышления жены над картиной В.Г. Перова "Трапеза"

Побывали недавно в Русском музее. На все было часа два или три, так что бегом-бегом по залам. Но были картины, которые зацепили. Зацепили крестьянские портреты Венецианова, особенно после множества “лиц с обложек” - наверное, так сейчас назвали бы портреты знати. И после залов портретной живописи жанровая все-таки заставляет остановиться. Но особенно зацепила перовская "Трапеза”, чаще известная как “Монастырская трапеза”.

Перов Василий Григорьевич (1833-1882) Трапеза. 1865-1876 Холст, масло. 84x126 ГРМ

Если поищете в Интернете, легко найдете описание картины, которое в двух-трех строках расскажет об “обличительной сатире”, “карикатуре на духовенство”. Но цепляет в картине не это.

На первом плане - заплывшее жиром лицо монаха, сомкнувшего руки на необъятном животе. За столом с ним - прочая “братия”: кто рассказывает сальный анекдотец, кто спешит засунуть в рот кусок, кто набирает с собой, а один недовольно, с нетерпением смотрит на прислугу, что все не может откупорить бутылку - “Сколько можно ждать?” Центр картины - более чем щедрый стол, ярко контрастирующий со скромной, практически храмовой, обстановкой. На втором плане слева - распятие, о котором вроде как забыли пирующие, справа - просящая подаяния нищенка с детьми, до которой трапезничающим тоже нет дела, на другом плане справа - барыня с мужем-чиновником, перед которой раболепно распростерся один из “братии”, а слева - откупоривающий очередную бутылку слуга.

Казалось бы, все яснее ясного. Пирующие до ожирения церковники, забывшие о своем предназначении, раболепствующие перед богачами, отворачивающиеся от нищих. Действительно, можно отнести эту картину к сатире и карикатуре.

Но карикатуры по одиннадцать лет не пишутся, вот в чем загвоздка. У Перова, действительно, немало произведений, обличающих церковь, особенно среди ранних: это и “Сельский ход на Пасхе” (запрещенный на несколько лет к показу), и “Проповедь в селе”, и “Чаепитие в Мытищах”. Но эти картины были созданы в ранний период, писались быстрее, и планов в них гораздо меньше. Они действительно обличительные и карикатурные по сути.

Перов обращался к теме веры и в поздний период, и это были уже совсем другие картины - “Христос в Гефсиманском саду” (1878), “Никита Пустосвят и спор о вере” (1880), “Первые христиане в Киеве” (1880). Если ранние картины Перова - зарисовки с натуры, то поздние - попытки осмыслить истоки и историю христианства. Получается, что “Монастырская трапеза” попадает ровно посередине. Пишется она одиннадцать лет (1865 - 1876), и даже при поверхностном знакомстве с биографией Перова видно, что за это время в его жизни многое произошло. С одной стороны, он становится признанным мастером, учителем, с другой - теряет во время эпидемии жену и детей, сближается с некоторыми из самых ярких мыслителей своего времени (его “Портрет Ф.М. Достоевского” знаком, наверное, каждому). Посмотрите, сравните два его автопортрета - 1851 и 1879 года. Вы все поймете сами.

Итак, перед нами не шарж, не быстро набросанная карикатура. Перед нами послание, которое художник писал очень долго и тщательно. Послание, в котором многое закодировано, многое требует внимательного прочтения. Давайте попробуем вчитаться.

На переднем плане - пирующая братия, центральная фигура при первом взгляде ну очень напоминает одного из нынешних церковных чиновников, а зал немного напоминает трапезную Троице-Сергиевой Лавры (впрочем, есть похожие и в других монастырях). Здесь четко прописано все, что нам так претит в сегодняшней церкви - непомерная роскошь, пошлость, лицемерие, стяжательство. Ощущение даже такое, что автор своими персонажами словно перечисляет все то, в чем обвиняют нынче (как видно, и тогда) церковь. И лица, тщательно прописанные, просто отталкивающие. И правда, напрашивается вопрос: “И это духовенство? И это церковь?”

Следующее яркое пятно - это барыня. Здесь вроде бы все тоже понятно. Один “монах” распростерся перед ней, другой раболепно указывает, мол, пожалуйте за стол. Позади барыни разномастный люд - нынешний “средний класс”, с явным любопытством разглядывающий (и явно пересуживающий) эту сцену прислуживания церковников богачам. Но по лицу барыни видно - ей самой эта сцена неприятна. Она не получает никакого удовольствия от того, что перед ней так лебезят, ей этого не хочется, да и ее престарелому супругу этого совсем ни к чему, ему бы присесть где-нибудь, и чтобы не приставали. Так что же получается? Да, есть раболепствующие перед властью и богачами церковники. Но это не значит, что их к этому принуждает та самая власть. Это - их личная инициатива, не всегда приятная и уместная для тех, перед кем они лебезят.

Итак, мы раскрыли одну из шифровок Перова. Становится интересно: что же еще зашифровано в картине? Продолжим вглядываться.

На заднем плане, позади основного стола, стоит еще один стол. Он пуст, единственная утварь - простая миска и одна простая кружка. За столом - тоже братия, но совсем другая. Простые монахи, не имеющие никакого отношения к пирующим. Связующее звено между двумя столами - два монаха, с укоризной смотрящие от заднего стола на то, что происходит на переднем плане. Для переднего же стола этого, “простого”, будто и вовсе не существует. А вот сейчас давайте попробуем взглянуть иначе на композицию, на планы.

Передний стол здесь вообще существует сам по себе, этакое “государство в государстве”. Он явно неуместен в общей, храмовой обстановке. Он со всех сторон окружен чуждыми ему элементами. Слева - иконостас, сзади - простой стол, справа - “народ”, со своим разрывом между бедными и богатыми (барыня и нищенка), а перед ними находимся мы с вами, но им до нас (наблюдающих со стороны, современников, потомков) дела тоже нет. Они сами по себе. Да, они находятся в церкви. Но они - не церковь. Они - некий “паразитирующий организм”, притягивающий к себе все внимание. А что же тогда, кто же тогда церковь?

Приглядимся к тому, что происходит за задним столом. Вот здесь и находится истинное монашество. Здесь - простота, чтение Евангелия, общение с народом (видите людей, слушающих чтение?). И здесь, вдруг, невидимо ни для кого, кроме читающего - некая птичка, словно осеняющая этот стол своим полетом. Да, это не величественный белый голубь, это не глас с небес, слышимый для всех. Это - небольшой знак Его присутствия, видимый тем, кто готов видеть. А кто в результате “готов видеть”? Читающий Евангелие и стоящий лицом к распятию, лицом к страдающему Христу.

А вот с этого момента последим за светом. Художник нам уже показал часть истинной церкви, но он показывает и больше. Церковь - это не только несколько верных. На этом же плане, параллельно заднему столу, мы видим еще два цветовых и световых пятна. Это распятие и иконостас. И таким образом, задний план простирается шире, чем передний, почти обнимает собою все остальное. Задний план - это та самая “неприметная”, но самая настоящая Церковь - распятый Христос, святые, таинства (иконостас, алтарь) и те немного верных (хотя их и не так уж мало, просто они на заднем плане, и их “закрывают” сидящие на переднем), которые непричастны к творящейся вакханалии и живут Словом Божиим (читаемое Евангелие) и Его Духом (птица).

Но не слишком ли много мы вчитали в картину? Действительно ли художник все это подразумевал? Если и есть какие-то сомнения, то Перов на заднем плане неожиданно четко прописывает слова на стене (это особенно видно на оригинале в Русском музее, и к сожалению, теряется в электронных копиях). Если смотреть на картину, то становится ясно, что четко прописанные слова предназначены для зрителя, ведь остальной фон - роспись той же самой стены с цветами и пейзажами - нарисован расплывчато, приблизительно.

Итак, мы подходим к самому главному. Перов, умело разбросав разные подсказки по всей картине, заставил всмотреться, вчитаться. Теперь хочется рассмотреть и прочитать и словесное послание. Это - четыре отрывка из Евангелий, четыре разных высказывания Христа. Перов дает нам подборку, которая вряд ли появилась бы именно в этой последовательности, а уж на стене монастырской трапезной - тем более. Первый отрывок, к сожалению, прочесть довольно сложно (из-за освещения в музее и бликов), можно только гадать. Но остальные три видны совершенно четко:

“Лазарь, выйди вон” (Ев. от Иоанна, 11:43)

“Не судите, да не судимы будете” (Ев. от Матфея, 7:1)

“Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога, и в Меня веруйте” (Ев. от Иоанна, 14:1)

Эти слова написаны выше всех персонажей картины, представляя словно бы надпись или некий девиз. Они явно обращены к зрителю, к аудитории. Никто из персонажей картины их не видит.

“Лазарь, выйди вон”. Это слова из истории о воскрешении Лазаря. В евангелиях представлено несколько историй о том, как Христос воскрешал из мертвых. Но только в истории с Лазарем речь идет о том, кто долго болел, уже умер и оплакан, несколько дней как схоронен и “уже смердит”. Здесь речь идет о воскрешении того, про кого все бы сказали, что и воскрешать уже нечего. Пошли необратимые процессы гниения. Но для Христа нет ничего невозможного. Он - воскресение и жизнь. И здесь эти же слова обращены к церкви, которую многие считают вконец прогнившей, неспособной возродиться. “Лазарь, выйди вон!” - напоминание нам о Том, Кто способен воскресить, возродить, обновить даже то, что, казалось бы, безнадежно омертвело и неспособно к жизни.

Остальные два послания - нам с вами. Да, то зло, какое мы видим в церкви, оно существует: стремление к роскоши и наживе, лицемерие, пренебрежение к “простому народу”, раболепное и корыстное преклонение перед властью. Но, во-первых, это еще не вся церковь, а может, и не церковь вовсе. Они сами по себе. Есть в этих же стенах настоящая церковь, где проповедуется Христос распятый, где обитает Дух Святой. А нам с вами остается следить за собой и не судить. Если есть тот, Кто способен воскрешать, так есть и Тот, Кто способен судить.

“Да не смущается сердце ваше. Веруйте в Бога, и в Меня веруйте”. Нам остается веровать и не судить. Смотреть на Христа распятого. Читать Евангелие. Стремиться к простоте. Чуждаться беззакония. И заботиться о тех, кому нужна помощь. Ведь фигура нищенки так и остается одинокой - о ней не позаботился никто. Может быть, это то, что можем сделать мы с вами?

04.04.2012 © Нина Корякина