Лёша // Решение. – 2011. – №34
Как правило, о вере человека мы судим по его словам и поступкам. Если в словах собеседника слышится сомнение, скепсис, недоверие по отношению к каким-то устоявшимся в христианстве понятиям, то добросовестный христианин запишет его в отряд тех, кого еще «обращать и обращать». Отношение к скептику как к “Фоме неверующему” возникает у кого-то из-за собственного христианского багажа, дающего ощущение собственной правоты и всеведения, а у кого-то - из-за страха перед теми вопросами, которые поднимают скептики. Однако, слава Богу, жизненные обстоятельства порой отрезвляют и помогают переоценить свои убеждения и возможности.
Так было и в моих отношениях с Алексеем Сикорским, или Лёшей, как звали его почти все друзья, несмотря на возраст. Он родился вскоре после войны в писательской семье. Будучи погружен в творческую среду, он и сам со временем стал писать и печататься, даже вошел в Союз писателей. Но абсолютное большинство друзей и приятелей ценили его совсем не за это. Лёша славился своей всепоглощающей страстью к раннему джазу и рок-н-роллу, своим свободолюбием и глубоким скепсисом, являя удивительное сочетание жизнелюбия и меланхолии.
Конечно же, рок-н-ролльная жизнь наложила свой отпечаток на Лёшин образ жизни. Ему еще не было пятидесяти, когда у него, заядлого курильщика, уничтожавшего по 2-3 пачки “Беломора” в день, обнаружили рак лёгких. Своевременная операция избавила его и от опухоли, и от одного лёгкого, но не от тяги к табаку. Даже зная, что цена этого пристрастия - жизнь, Лёша все не мог бросить.
Один его верующий друг, в прошлом - врач, а впоследствии наш с Лёшей пастор, говорил ему, что без веры в Бога попытки бесполезны. «Я не могу верить, я могу знать», - возражал он. «Ты не можешь знать, потому что у тебя нет личного опыта. Если ты не веришь, то хотя бы скажи: “Господи, если Ты есть, помоги мне бросить курить”. Тогда у тебя будет и опыт, и знание.» В Лёшиной памяти еще было свежо воспоминание о мучительной смерти его матери - тоже от рака. Выбора не было, и он решился помолиться такими словами перед сном. На следующее утро Лёша чудесным образом полностью избавился от своей тяжелой зависимости. Это было обыкновенное Божье чудо - и необыкновенный «прыжок веры» (по выражению одного философа), приведший Алексея к вере в Бога.
На этом заканчиваются многие свидетельства о чудесном обращении, но только не в случае Лёши. Поразительная наблюдательность и острый ум, ирония и непримиримость с любого вида фальшью не позволяли ему быть христианином в нашем привычном смысле этого слова. Да, он читал Библию, да, он ходил в церковь и молился, но его не оставляли мысли о так называемых «трудных вопросах христианства». Почему Бог допустил мучительную смерть моей матери? Почему Бог не избавит меня от других грехов так же легко, как избавил меня от курения? Почему Бог позволил пророку Илие хладнокровно убить 450 пророков Ваала? Подобные вопросы часто не давали ему покоя и приводили нас с ним к многочасовым спорам, после которых зачастую каждый оставался при своем.
После операции над Лёшей постоянно висела опасность рецидива онкологии. Поэтому вопрос смерти им воспринимался не абстрактно и отвлеченно. Зная, как мучительна бывает смерть от рака, в наших богословских разговорах он часто возвращался к этой теме, всякий раз повторяя: «Я не боюсь умереть, я боюсь умирать». Казалось бы, никто из верующих не должен задаваться таким вопросом, так как в нашей памяти всплывают слова апостола Павла: «Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение» (Флп. 1:21). Но звучали бы эти слова для нас так оптимистично, если бы мы жили при постоянной угрозе смерти?
Около трех лет назад, когда у Лёши вдруг увеличились лимфоузлы и начались недомогания, он почти сразу понял, к чему идет дело. Однако, у него не было паники и отчаяния. И в тех самых “трудных вопросах” проглянул не скепсис, а стремление докопаться до истины и понять, что ему делать с этим опытом страданий и умирания. Вместо приглашения к спору я все чаще слышал от него просьбу привезти ему из церкви причастие.
В одно из воскресений, после богослужения, когда я готовился поехать к Алексею домой, мне сказали, что ему стало хуже и его увезли “по скорой”. Взяв причастие, я поехал к нему прямо в больницу. Когда я вошел в большую палату, то увидел что в ней, помимо навещавщих Алексея родственников, было еще шесть пациентов. Мне стало как-то неловко и показалось, что обстановка не предрасполагала к благоговейному принятию таинства. Я сказал Лёше: “Может, выйдем из палаты?” В ответ он немного удивленно посмотрел на меня и сказал: “Зачем же лишать людей Христа?” И, повернувшись к соседям по палате, спросил: “Ребята, хотите причаститься?” А потом, когда посыпались вопросы, он коротко пояснил им, зачем нужно причастие в жизни человека.
По счастью, все находившиеся в палате оказались людьми крещенными и поэтому формальных препятствий не возникло. После молитвы я, как мог, произнес наставление, и мы в тишине приняли принесенные из церкви хлеб и вино. Вскоре я ушел, оставив Алексея с теми, кого он своим неожиданным и смелым поступком на несколько минут приобщил к церкви Христовой.
На следующий день к вечеру, после очередной химеотерапии, Алексею стало хуже, он был переведен в реанимацию, еще через день он скончался. Всем стало абсолютно очевидно, что такой конец - это милость Божья. Ведь Лёша не боялся умереть, он боялся умирать...
Прошло почти полтора года со дня лёшиной смерти. Нет его, нет наших долгих богословских споров, не звучат его “трудные вопросы”, на которые всегда было так непросто найти убедительные ответы. Зато в памяти остался цельный образ человека, христианина, Алексея Сикорского, который видел вещи четче и глубже, чем многие из нас, и потому не любил компромиссов и неискренности ни в отношениях с людьми, ни в отношениях с Богом. И точку в наших спорах поставил не я, с моим семинарским образованием и “богословским багажом”, а Лёша, который не постеснялся на пороге смерти посвидетельствовать людям о своей вере во Христа. “Всякого, кто исповедает Меня перед людьми, того исповедаю и Я перед Отцем Моим Небесным” (Мф. 10:32). Вечная ему память.
Как правило, о вере человека мы судим по его словам и поступкам. Если в словах собеседника слышится сомнение, скепсис, недоверие по отношению к каким-то устоявшимся в христианстве понятиям, то добросовестный христианин запишет его в отряд тех, кого еще «обращать и обращать». Отношение к скептику как к “Фоме неверующему” возникает у кого-то из-за собственного христианского багажа, дающего ощущение собственной правоты и всеведения, а у кого-то - из-за страха перед теми вопросами, которые поднимают скептики. Однако, слава Богу, жизненные обстоятельства порой отрезвляют и помогают переоценить свои убеждения и возможности.
Так было и в моих отношениях с Алексеем Сикорским, или Лёшей, как звали его почти все друзья, несмотря на возраст. Он родился вскоре после войны в писательской семье. Будучи погружен в творческую среду, он и сам со временем стал писать и печататься, даже вошел в Союз писателей. Но абсолютное большинство друзей и приятелей ценили его совсем не за это. Лёша славился своей всепоглощающей страстью к раннему джазу и рок-н-роллу, своим свободолюбием и глубоким скепсисом, являя удивительное сочетание жизнелюбия и меланхолии.
Конечно же, рок-н-ролльная жизнь наложила свой отпечаток на Лёшин образ жизни. Ему еще не было пятидесяти, когда у него, заядлого курильщика, уничтожавшего по 2-3 пачки “Беломора” в день, обнаружили рак лёгких. Своевременная операция избавила его и от опухоли, и от одного лёгкого, но не от тяги к табаку. Даже зная, что цена этого пристрастия - жизнь, Лёша все не мог бросить.
Один его верующий друг, в прошлом - врач, а впоследствии наш с Лёшей пастор, говорил ему, что без веры в Бога попытки бесполезны. «Я не могу верить, я могу знать», - возражал он. «Ты не можешь знать, потому что у тебя нет личного опыта. Если ты не веришь, то хотя бы скажи: “Господи, если Ты есть, помоги мне бросить курить”. Тогда у тебя будет и опыт, и знание.» В Лёшиной памяти еще было свежо воспоминание о мучительной смерти его матери - тоже от рака. Выбора не было, и он решился помолиться такими словами перед сном. На следующее утро Лёша чудесным образом полностью избавился от своей тяжелой зависимости. Это было обыкновенное Божье чудо - и необыкновенный «прыжок веры» (по выражению одного философа), приведший Алексея к вере в Бога.
На этом заканчиваются многие свидетельства о чудесном обращении, но только не в случае Лёши. Поразительная наблюдательность и острый ум, ирония и непримиримость с любого вида фальшью не позволяли ему быть христианином в нашем привычном смысле этого слова. Да, он читал Библию, да, он ходил в церковь и молился, но его не оставляли мысли о так называемых «трудных вопросах христианства». Почему Бог допустил мучительную смерть моей матери? Почему Бог не избавит меня от других грехов так же легко, как избавил меня от курения? Почему Бог позволил пророку Илие хладнокровно убить 450 пророков Ваала? Подобные вопросы часто не давали ему покоя и приводили нас с ним к многочасовым спорам, после которых зачастую каждый оставался при своем.
После операции над Лёшей постоянно висела опасность рецидива онкологии. Поэтому вопрос смерти им воспринимался не абстрактно и отвлеченно. Зная, как мучительна бывает смерть от рака, в наших богословских разговорах он часто возвращался к этой теме, всякий раз повторяя: «Я не боюсь умереть, я боюсь умирать». Казалось бы, никто из верующих не должен задаваться таким вопросом, так как в нашей памяти всплывают слова апостола Павла: «Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение» (Флп. 1:21). Но звучали бы эти слова для нас так оптимистично, если бы мы жили при постоянной угрозе смерти?
Около трех лет назад, когда у Лёши вдруг увеличились лимфоузлы и начались недомогания, он почти сразу понял, к чему идет дело. Однако, у него не было паники и отчаяния. И в тех самых “трудных вопросах” проглянул не скепсис, а стремление докопаться до истины и понять, что ему делать с этим опытом страданий и умирания. Вместо приглашения к спору я все чаще слышал от него просьбу привезти ему из церкви причастие.
В одно из воскресений, после богослужения, когда я готовился поехать к Алексею домой, мне сказали, что ему стало хуже и его увезли “по скорой”. Взяв причастие, я поехал к нему прямо в больницу. Когда я вошел в большую палату, то увидел что в ней, помимо навещавщих Алексея родственников, было еще шесть пациентов. Мне стало как-то неловко и показалось, что обстановка не предрасполагала к благоговейному принятию таинства. Я сказал Лёше: “Может, выйдем из палаты?” В ответ он немного удивленно посмотрел на меня и сказал: “Зачем же лишать людей Христа?” И, повернувшись к соседям по палате, спросил: “Ребята, хотите причаститься?” А потом, когда посыпались вопросы, он коротко пояснил им, зачем нужно причастие в жизни человека.
По счастью, все находившиеся в палате оказались людьми крещенными и поэтому формальных препятствий не возникло. После молитвы я, как мог, произнес наставление, и мы в тишине приняли принесенные из церкви хлеб и вино. Вскоре я ушел, оставив Алексея с теми, кого он своим неожиданным и смелым поступком на несколько минут приобщил к церкви Христовой.
На следующий день к вечеру, после очередной химеотерапии, Алексею стало хуже, он был переведен в реанимацию, еще через день он скончался. Всем стало абсолютно очевидно, что такой конец - это милость Божья. Ведь Лёша не боялся умереть, он боялся умирать...
Прошло почти полтора года со дня лёшиной смерти. Нет его, нет наших долгих богословских споров, не звучат его “трудные вопросы”, на которые всегда было так непросто найти убедительные ответы. Зато в памяти остался цельный образ человека, христианина, Алексея Сикорского, который видел вещи четче и глубже, чем многие из нас, и потому не любил компромиссов и неискренности ни в отношениях с людьми, ни в отношениях с Богом. И точку в наших спорах поставил не я, с моим семинарским образованием и “богословским багажом”, а Лёша, который не постеснялся на пороге смерти посвидетельствовать людям о своей вере во Христа. “Всякого, кто исповедает Меня перед людьми, того исповедаю и Я перед Отцем Моим Небесным” (Мф. 10:32). Вечная ему память.
